На речке Эро

Стихотворения "На Речке Эро", 56 стр., 2016 год

Не о том

Увидев свое отражение в маленькой луже,

пролитой голубями с фонаря на стол,

в конце обеда, переходящего плавно в ужин,

я, расплатившись твоими деньгами, встал и ушел.

Ты смотрела мне вслед с немым укором,

прозрев в одночасье, умница и молодец:

бесконечным, ненужным, пустым разговорам,

поискам светлого будущего, видно, конец.

Пробираясь сквозь строй колясочных мамок,

укутанных в паранджу,

мимо пристающих к прохожим плакатных шавок

«Иисус спасет!», сквозь мусульманскую тишину

стоящих поодаль, предлагающих святой Коран.

Сторонясь цыган и евреев, зачем-то пустой карман

прикрывая потной ладонью, июльской жарой, в тридцать два

я подумал, что если ислам захочет, то всем нам хана.

Подсолнух

По дороге в Альби

на японской би-би

то с горы, то на гору чуть-чуть

расплывались поля

и текли тополя,

но подсолнух не дал мне заснуть.

Пусть смешной человек

то ли Луз, то ли Трек

предпочел Мулен Руж и Париж.

Здесь оставлен стоять,

чтобы сон отгонять,

желто-каре-зеленый мальчиш.

Он сказал мне: «Семен!» –

он не знает имен,

он в шеренге подсолнечных грез,

как ГАИ постовой

неподкупно-младой,

при дороге уверенно рос.

На речке Эро

Девушка с короткой стрижкой

читала книжку

на речке Эро,

не очень давно.

Мы рыбу ловили с сынишкой.

Какой-то роман Конеффке,

словно флажок на древке,

читает она тут и там:

на яхте, на кухне, где лилии,

на пляже, в Саграда Фамилии,

по весям и городам.

Лето застенчиво, сладко

и на воде звонко-рябко,

дно метров с трех не видать.

Рыбку поймали – дораду,

плотвичку-сестричку – все рады.

Как тяжело уезжать.

Делфт

Жизнь в отраженном свете

делфтского блаувайс

или кобальта с золотом

передает девайс.

Узор на фарфоровом стане

и мы на нем, невзначай

Петраркой с Лаурой станем.

Ты разливаешь чай,

расфасованный в Амстердаме,

а в голове у меня

крутится: «Мандель-штаме»,

нет позвонить бы маме,

все-таки с ней родня.

Дни происходят тихо,

мы в постоянном стрессе.

Осень в сумерках лихо,

будто из интереса,

будто ей мало дождя,

снег умудрилась набросить

на куст, который всю осень

цвел во дворе у меня.

Что происходит на свете?

Не знаю, у нас темно.

Где-то взрослеют дети:

в опере, на балете,

в Лондоне или в кино.

Ездят не по округе,

а норовят за рубеж,

нет у них жен – подруги,

спорят про Будапешт,

Прагу, Париж и Вену,

Маастрихт и Люксембург,

атомам ищут цену

и не хотят в Петербург.

Там теперь жить еще хуже

стало для нас с тобой:

странные люди, стужа

и у руля домовой,

как персонаж из сказки

о золотом кольце.

Жизнь отражает в красках

хижину во дворце.

На выставку Серова в Москве

Малый театр, портрет, эшафот –

девятьсот пятый, шестнадцатый год,

или пятнадцатый век –

величаво смотрит в толпу человек.

Русская актриса, глашатай патриотизма,

Жанна д‘Арк, Лауренсия – для любого -изма,

взятый на вооружение потомками русского толка

пафосный образ справедливости и гражданского долга.

Ермолова – предвестница Маяковского, ведомого на убой,

Лени Рифеншталь, больная коричневой чумой.

Выставка живописи, где мы снова вместе –

толпа и тираны на лобном месте.

Меркель и Обама в Ганновере

Обсуждают ввести в Польшу войска,

провести в Сирии красную линию,

договориться с китайцами, а пока

открыть мимоходом выставку. Синюю

полоску в небе от апрельского снега,

как от теракта полиция бережет.

Не вышли на улицу, квартирным бегом

занимаемся. Солнечный жжет

лампочный, такой неприличный свет,

что становится стыдно за Алеповатость мира.

И я вижу, что устал от забот президент,

а канцлер и не сотворила себе кумира.